Дуализм фантома Кима Хадеева
Понятно, что ни один человек не существует в определенный момент времени. Это не шутка. И не философский (софизм) трюк. Любого того человека, кто скажет: «Да вот же я, философ хренов!» уже нет, поскольку тот человек, что высказывал несколько слов возмущения, был как минимум несколько секунд назад. Это надо понять. Но люди (и то не все) воспринимают человека не существующим лишь после его смерти. В этих случаях мы рассуждаем уже о неких фантомах, наделяя их качествами, которые соответствовали или не соответствовали бывшим личностям.
Меня интересуют не только отечественная литература, литературные процессы, но и в особой степени литературная среда. Как она сформировалась? Почему именно эти люди толпятся у государственного (или иного) корыта и поглощают бюджетные (спонсорские) деньги? Почему они никого стороннего не пускают, думаю, ясно. Как долго сохранится эта система?.. Анализируя высказывания отдельных элитарных литературных деятелей, я вышел на интересного человека. Думаю, история о нем будет длинной, поскольку меня поразили события давно ушедших дней нашего советского прошлого и забавные параллели с мистикой. Периодически я буду представлять читателям аналитические подборки. Если по теме у кого-то есть интересные факты – прошу присылать.
Речь ни то о минском сумасшедшем, ни то о вундеркинде. Может, и то и другое вместе. Но одно является истинным: он долгие годы был неким центром, точнее – суперзвездой, в орбиту которой попали странным образом многие нынешние известные люди Минска. Это несколько пугает, но и дает ответы на многие вопросы.
Чтобы не выглядеть голословным, приведу то, что нашел в интернет-закоулках – это из архива блога Юрия Зиссера. Он сообщает новость (опубликована 08.12.2011г.): «Вышла передача о легенде Минска Киме Хадееве, через которого прошли почти все известные люди Минска». Как вам такое заявление?! Я Зиссеру верю, поскольку он никогда не был уличен мною во лжи. Есть и ссылка на передачу, но она не работает. Удалили?
Какое отношение к Киму Хадееву и его тусовке имели Юлия Чернявская, Андрей Ходанович, Владимир Некляев и многие другие «известные люди Минска», расскажу в последующих материалах.
Суперзвезда потухла, но планеты, спутники, в том числе всё появляющиеся невесть откуда новые спутники, спутники-на-вырост (астероиды)… окружили чахлую отечественную литературу. А наивные талантливые писатели, не знавшие ни то сумасшедшего (возможно, шизофреника; придется обратиться за помощью к Ч.Ломброзо и Г.Климову), ни то гения Кимушку Хадеева, не входившие ни в одну из его орбит, думают, что пробьют это плотное кольцо его последователей.
Публикую два материала, которые по времени отстоят на дюжину лет. Никак не отпускают Кимушку Хадеева: Денис Мартинович, скорее всего, после получения редакционного задания, собрал материал о легендарном белорусском уникуме, который опубликован в конце прошлого года. Первая статья О.Белоусова опубликована в «Советской Белоруссии» в 2003 году.
Александр Новиков
Синдром трех мудрецов. Ким Хадеев. Штрихи к портрету
Каждый уважающий себя город должен иметь городского сумасшедшего. По Синопу бродил с зажженным средь бела дня фонарем некто Диоген. Свое нелепое поведение он объяснял тем, что ищет человека. Не найдя искомого, отправлялся спать в бочку, в которой и провел свою жизнь.
В Афинах проживал неугомонный испытатель человеческой разумности Сократ, который только тем и занимался, что ходил по базарам и площадям, доказывая согражданам, что они тупы, глупы и неразумны. А когда возмущенные земляки вызвали его в суд, повел дело таким образом, что не оставил афинянам никакого выбора, буквально заставив приговорить себя к смертной казни.
В Москве подвизался юродивый Василий, который обличал царя-батюшку, вызывая у него в глазах "мальчиков кровавых", за что и был удостоен звания Блаженный и увековечен самым потрясающим по красоте и великолепию московским храмом, носящим его имя.
Наш, минский "городской сумасшедший", Ким Иванович Хадеев, он же "Полковник", он же "Сысой", как-то странно соединял в себе достоинства и недостатки всех своих предшественников - обличал власть имущих, но храма в свою честь дождаться не удосужился; с фонарем по улицам не бродил, но, смею надеяться, людей таких, которых понимал под людьми античный Диоген, отыскал в нашем городе немалое количество. Одним словом, все как-то так, да все же как-то и не так... Единственное, что, несомненно, единит его с выше названными персонажами, – то, что, умирая, ни на волос не пересмотрел своего отношения к прожитой жизни. Не раскаявшись ни в одном своем поступке, умер, холодно документируя весь процесс, и только что не завещал после смерти белого петуха в жертву Асклепию.
Синдром Василия
Круглоголовый, тощий, татарского вида мальчик обличать "царя-батюшку" спешил как на пожар. Было чего спешить: "царю-батюшке" осталось жить всего ничего. Не успеешь обличить сейчас, как там далее жизнь обернется, кто знает. А в крови у мальчика бурлила не только боевая татарская кровь, но и истомленная чертой оседлости кровь еврейских борцов за справедливость, не признающих авторитетов, поскольку к 15 годам они уже, как правило, превосходили книжную премудрость, дозволенную и недозволенную, и потому внутренне были готовы к акту самосожжения. Актом самосожжения, актом вызова, его личным "Уйти? Уйду... Тем лучше... Наплевать!" было выступление на каком-то общеуниверситетском собрании, на котором пятикурсник Хадеев высказал все, что думал о власти вождя всех народов. И учеба подходила к концу, и великий кормчий готов был испустить дух, однако дожидаться этого было невтерпеж – нужно было подняться на трибуну и "спалить" себя, откровенно и четко поделившись своими далеко не юношескими размышлениями. Размышлял же в то время Ким Хадеев по поводу коммунизма, социализма и прочих "измов" много, поскольку, повторюсь, и книжную мудрость превзошел, и наглядный пример матери-революционерки, то ли эсерки, то ли бундовки, то ли меньшевички (эта деталь как-то осталась для меня непроясненной) свидетельствовал – бунтовать надо, это дело веселое! "Веселое это дело" обернулось первой посадкой, но мальчик знал, на что шел, иллюзий для себя не строил. Этот синдром – страсть говорить то, что думаешь, невзирая на то, что ждет после высказывания, – остался с ним на всю жизнь. Что думал, в чем был уверен, то и нес. "Рысью размашистой, но не раскидистой – марш, марш!.." – эту манеру знали за ним все, но обижались редко, поскольку обидеть кого-либо, выставиться за чей-то счет он никогда не старался, просто так был приучен – размышлять вслух, невзирая на авторитеты и аксиомы, все подвергая сомнению. Сам он тем зарабатывал на хлеб, что писал на заказ кандидатские и докторские диссертации. Работая сторожем на складе железобетонных конструкций, по ночам сочинил за деньги докторских около десятка, кандидатских – просто без счета.
Синдром Диогена
Бродить по Минску с фонарем для Кима Хадеева было не обязательно. Однажды затеплив фонарь соблазнительных знаний, все оставшееся время он просто не трогался с места, будучи уверенным, что бабочки сами налетят на обжигающий свет. Расчет был оправдан, желающих погреться в лучах запретных знаний было много. Как и всякие мотыльки, летящие на огонь, многие обжигали крылышки. Не нашли своего места, не вписались в действительность. Женя Шидловский, Гарик Клебанов, Боря Галушко – пожалуй, если повспоминать как следует, еще имена и лица всплывут в памяти. Ребята все это были одаренные, потенциально способные на многое, однако не сумевшие выстоять в жизни; порог сопротивляемости у них был занижен или ранимость душевная завышена – не знаю. Однако ушли они слишком рано. Перед самым концом его жизни я спросил у Кима, не царапает ли ему душу совесть за судьбы этих ребят, которых он, по большому счету, и надломил? На жестокий вопрос последовал не менее жестокий ответ: "Нет, не царапает!" Поскольку огромные нагрузки, нравственные и интеллектуальные, распределял поровну между теми, кто внимал ему, и самим собой. Никогда никого не жалел, но и себе пощады не давал. Можно относиться к этому явлению как угодно, но что-то фатальное в этом присутствует. Если на уровне бессовестного цинизма попытаться вычислить процент КПД машины по усовершенствованию человеческого материала под названием Ким Хадеев, то выяснится, что сломленных оказалось намного меньше, чем могло бы быть и чем тех, кто преуспел. Их количество по сравнению с основным "материалом", подвергшимся "обработке", – на уровне погрешности. Но от этого не становится легче, потому что в памяти звучат голоса, глаза помнят фигуры и Жени, и Бориса, и Гарика. Каждый из них был по-своему сложен, по-своему одарен, но и каждый, пожалуй, по-своему беспомощен.
Я вспоминаю только своих сверстников. Но процесс кристаллизации человеческого материала, в котором катализатором являлся Ким, продолжался в Минске без малого полстолетия, значит, были и другие сверстники, из других поколений, были и другие невыстоявшие, и другие "преуспевшие". Видимо, процесс этот объективный, одинаковый во все времена, во все эпохи – молодость тянется к парадоксальным знаниям, она готова платить за это немыслимую цену в обмен на призрачную сладость обманчиво горьких истин.
Синдром Сократа
Несмотря на татарские гены отца, Ким Хадеев был похож на греческого Сократа. Похож внешне и внутренне. Внутренне, скорее всего, тем, что, во-первых, любил совать свой нос во все дыры, во всем участвовать если не прямо, то опосредованно, быть в курсе всех событий, поскольку сам факт, что нечто произошло, а он не в курсе, был для него непереносим; во-вторых, тем, что он был плоть от плоти этого города, и хотя лагерные знакомства и лагерное братство вместе с лагерным же свинством (ибо одного без другого, уверен, не бывает) выводили его на уровень "гражданина вселенной", тем не менее во "вселенной" ему места, кроме Минска, не было. Москву он еще мог перенести, там его многие знали, там он не был чужим, поэтому Москва для него была как бы ближней минской провинцией, где находятся театры, выставки, оттачиваются в спорах аргументы, для того чтобы отточенные увезти их и приспособить для дела именно тут, в Минске. Из большой родительской квартиры ближайшие родственники Кима ухитрились отселить. И правильно сделали: человек в общежитии он был невыносимый – постоянные посиделки, полузнакомые визитеры, двери вечно настежь – кто нормальный такое выдержит.
Приглашая его на телебеседу, которая, пожалуй, была первой и единственной телепередачей о нем, я робко заикнулся:
"Ким! Может, зайти к тебе, помочь выбрать костюм?" Он фыркнул: "Сам разберусь!" И надо отдать должное, пришел чисто умытым, выбритым, в каком-то немыслимом трехцветном берете, привезенном ему из Бельгии, и который, как ни странно, ему очень шел. Разговор у нас был весьма откровенный, поскольку я знал, что он смертельно болен, а он знал, что я об этом знаю. Это обоюдное знание позволяло нам говорить о смерти просто, как о чем-то естественном и неизбежном, что подводит черту под прожитым и позволяет оценить то, что сделано, по единственно верному гамбургскому счету. Он был безжалостен к себе, сам провоцировал меня на вопросы, немыслимые ни в каком телеинтервью, спокойно и холодно размышляя о прожитом, давая безжалостные оценки себе и друзьям. Он говорил: "Я не жалел никого, но прежде всего я не жалел себя... Я всегда старался поднять планку взаимоотношений на максимальную высоту, и многие с этой высотой не справились. Обидно, но что поделаешь... Мне нужно всего полгода, чтобы закончить главную свою работу..."
Главная работа у Кима была всегда, вернее, у Кима всегда была работа, которую он почитал главной. Писаная бисерным почерком, в простых тетрадках в клетку, она лежала у него в столе, и он с тихим придыханием, словно сдерживая благоговейный восторг, говорил: "Написано две с половиной тысячи страниц, осталось полторы тысячи..." Эту работу прочитать до конца не удалось ни одному из тех, кого знаю... Скорее всего, история повторяется: Сократ тоже не оставил после себя ни одного завершенного, писаного текста, только ученики в своих "Диалогах" сохранили хитросплетения его бесед. Не знаю, выйдет ли когда-либо в свет книга "Диалоги с Кимом Хадеевым". Может, да, может, нет. К чему буквально копировать историю, как бы это заманчиво ни выглядело.
Главное, что в нужное время и в нужном месте рядом с нами оказался человек, пославший античный отсвет на нашу обыденную жизнь, человек, повлиявший не на одно поколение своих земляков, пусть не сделавший их жизнь счастливее и лучше, но научивший нас быть разумнее – это точно!
Автор публикации: Олег БЕЛОУСОВ,
«Советская Белоруссия», дата публикации: 10.01.2003
***
Ким Хадеев: человек и легенда
24 студзеня 2015 г.
Интеллектуал, написавший более 50 диссертаций. Диссидент, дважды сидевший в советской тюрьме. Человек, который в 1949 году публично призвал убить Иосифа Сталина. Это только отдельные штрихи из биографии Кима Хадеева, еще при жизни ставшего минской легендой.
Семидесятые–восьмидесятые годы прошлого века называют временем, когда на кухнях интеллигенция обсуждала самые острые вопросы. Одной из квартир, где встречалась и общалась между собой минская интеллектуальная элита, была квартира Кима Хадеева. Но в биографии этого человека попрежнему хватает “темных пятен”. Почему он, будучи школьником, пытался ограбить старушку? За что судили Хадеева и его соратников в 1962 году? Как Ким помог поставить “Раскіданае гняздо” в Купаловском театре? На вечере памяти Хадеева, прошедшем в галерее TUT.BY, об этом рассказали Жорес Алферов, одноклассник Кима и Нобелевский лауреат по физике (его воспоминания были зачитаны вслух), критик и литературовед Семен Букчин и режиссер Борис Луценко.
Жорес Алферов:
– Одним из самых ярких, хотя и чересчур оригинальных моих товарищей в школе был Ким Хадеев. Его отец, Иван Хадеев, член партии с 1918 года, являлся начальником «Белпищеторга» (белорусского управления торговли продуктами питания). В первые послевоенные годы это значило очень много. Киму, исключительно талантливому в гуманитарных науках, была вместе с тем присуща крайняя экстравагантность. В 1944 году, еще во время войны, когда в городе было очень неспокойно, Ким, который тогда учился в восьмом классе, взял папин пистолет (в Минске и гражданскому начальству на всякий случай давали оружие – советские армейские пистолеты ТТ). Как он объяснил позже, чтобы испытать ощущения грабителя. Остановил вечером на улице старушку и, направив на нее пистолет, потребовал деньги и одежду. Старушка стала кричать, прибежали милиционеры и арестовали Кима.
Папе Кима пришлось проявить неимоверные усилия, чтобы после освидетельствования у врачей сын был признан не вполне нормальным и вместо тюрьмы попал в психиатрическую лечебницу. Выйдя из нее через пару недель, он долго делился с одноклассниками своими впечатлениями, утверждая, что более интеллигентного и интересного общества нигде не встречал.
Почти без «четверок» окончив школу, Ким поступил на филологический факультет БГУ. За полтора года он освоил почти всю программу и сдал практически все экзамены. После третьего семестра ему оставалось сдать только два или три экзамена за последний курс, и он приступил к дипломной работе на кафедре западной литературы.
В начале 1949 года, в разгар кампании борьбы с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом, Ким, защищая на собрании в университете своего профессора, обвиненного в космополитизме и уволенного из университета, сравнил сталинский режим с гитлеровским. Он был тут же исключен из комсомола и отчислен из университета. Вскоре его осудили по политической 58й статье и посадили в тюрьму. К тому времени я уехал в Ленинград и узнал об этом, когда приехал в Минск на каникулы.
Следующая моя встреча с Кимом состоялась только летом 1954 года. Он рассказал мне, что в тюрьме оказался в одной камере с крупным работником Госплана, арестованным по «ленинградскому делу». В начале 1954 года этот человек был полностью реабилитирован, восстановлен в партии и добился пересмотра дела Кима и, как следствие, его освобождения.
В следующие приезды в Минск я встречался с одноклассником один или два раза. Он поступил в целевую аспирантуру Института мировой литературы Академии наук СССР (от Академии наук БССР). До этого успешно защитил дипломную работу в университете, сдав недостающие экзамены экстерном. В аспирантуре достаточно быстро сдал кандидатские экзамены и почти закончил диссертацию. Но, разочаровавшись в хрущевской оттепели и ее квазидемократии, Ким организовал в Минске кружок молодых людей, студентов и аспирантов университета и других вузов. Кружок стал регулярно собираться на своеобразные семинары для обсуждения политических проблем. Это не прошло бесследно. Кима отчислили из аспирантуры и, кажется, исключили из комсомола. После этого с помощью отца, уже пенсионера, но сохранившего связи в мире торговли, Ким устроился на работу ревизором в потребкооперацию. Как мне рассказывали, более въедливого и абсолютно бескорыстного ревизора трудно было найти. Каждая его ревизия заканчивалась крупными неприятностями для проверяемых.
Семен Букчин:
– В 1961 году после двух лет работы на заводе, куда пошел ради стажа, я поступил на первый курс отделения журналистики филологического факультета. Начало второго семестра, конец января или начало февраля 1962 года. Вдруг сообщают: “Всем идти на общефакультетское собрание”.
Зал забит. На сцене стол, зеленая скатерть, графин. Представители ректората, комитета комсомола. Слово предоставляется сотруднику КГБ, который сообщает, что раскрыта антисоветская группа, в которую входили отдельные студенты русского отделения нашего факультета и возглавлял которую какойто Хадеев. Было понятно, что Хадеев не студент, а человек постарше. Еще назывался актер Эдуард Горячий (теперь актер Русского театра). Среди студентов я запомнил две фамилии: Сергей Буткевич и Кобля, сын проректора Театрального института.
В чем состоял антисоветизм этой группы? Они собирались, читали запрещенную литературу, сочиняли литературные вещи, в которых издевались над социалистическими идеалами (как рассказали другие участники вечера, члены группы Хадеева играли на фортепиано и распевали передовицу газеты “Правда”), поносили советскую власть, негативно относились к советским ценностям.
Выступают студенты: “Не место им в комсомоле! Не место в нашем университете!” Я не был диссидентом, но не любил советскую бюрократию, да и ХХ съезд партии поколебал мои идеалы. И вдруг один студент говорит: “Нужно их отправить на завод! Болванки таскать”.
Меня заело! Я – фрезеровщик четвертого разряда, ударник коммунистического труда. Выскакиваю на сцену и говорю, как заправский демагог: “Завод – это что, царская каторга? Вот я с завода. Возьмите лучше на поруки”. Мне казалось, что это удачный ход, ведь дело шло к исключению. После собрания (аудитория вся была напряженная, мрачная) ко мне подошел секретарь комитета комсомола факультета и сказал: “Семен, ты же рабочий парень! Их надо было развенчать, а ты вроде адвокатствовать стал!” Потом мне это тоже припомнили, с четвертого курса отправили в армию. А студентов входивших в группу Хадеева, исключили из комсомола и из университета, у некоторых жизнь оказалась сломана.
Борис Луценко:
– Если бы не знал Кима Хадеева и только послушал истории, как он сидел или пытался стрелять в старушку, то подумал бы: “Какой неинтересный человек! То ли шизофреник, то ли садист”. А я видел человека, ходящего по Минску и читающего книгу. Переход. Он останавливается, а потом идет точно на зеленый свет. Пытался сделать так же, но ничего не получилось.
Это был абсолютно образованный человек, сведущий во многих областях науки, не только гуманитарных. Мог написать диссертацию по медицине, но защищал ее другой человек. Моя жена была просто очарована Кимом и даже написала о нем роман. Но я не ревную.
Как-то при знакомстве он сказал мне: “Прочти «Раскиданное гнездо”! Срочно!” Я прочитал, но мне не понравилось: “Какаято мелодрама”. “Ты – идиот! Ты ничего не понимаешь! – закричал на меня Ким. – Прочти еще раз. Обрати внимание, кто такой Лявон Зяблик, кто такая Марыля, кто такой Сымон. Проанализируй!” Задание было принято. Прочитал еще раз с этой точки зрения, чтото начал объяснять Киму. В ответ слышу: “Неправильно. Ты вообще не понимаешь Купалу”. А я знал его как советского писателя, который писал “як у нас у калгасе добра жыць”. “Перечитай всю поэзию Купалы”, – посоветовал мне Ким.
И вот однажды я читаю:
Пад непрагляднай марай ночы
Нам не дабачыць нашых крыўд.
На свет падняць баімся вочы,
Сабе сам кожны ўжо абрыд.
Ідуць народы з лета ў лета
К жыццю, к святлу з бяды, з жуды,
А мы, як цені з таго свету,
Ідзём, не знаючы куды.
Я говорю: «Гениально!» «Ну вот, понял!» – радостно кричит Ким. С этого момента началась работа над спектаклем «Раскиданное гнездо», который был поставлен в Купаловском театре. Теперь я честно могу признаться, что не я один его ставил. Мне помогал Хадеев.
***
“Город без Диогена не способен стать Афинами, – отметил философ Владимир Мацкевич. – Без Хадеева Минск никогда бы не смог стать таким, каким он теперь становится». А поэт Андрей Ходанович добавил: «Такое счастье, как Ким Хадеев, должно ходить по городам и создавать городские мифы».
Денис МАРТИНОВИЧ.
