Не желаю даже думать об оправдании, а скажу, что просто непростительно халатно отнесся к ознакомлению с журналом «Белая Вежа» № 2(4)-2011 г., где в рубрике «Литературная критика» помещена статья Татьяны Шамякиной «Роль критики в литературном процессе». Это даже не статья, а интересный, обширный труд уважаемого критика и литературоведа. Не дожидаясь  всей статьи от редакции журнала, я отсканировал часть работы и знакомлю с ней читателей. Полностью статья будет размещена чуть позже.

Работа Татьяны Шамякиной  интересна своей информативностью, фактами, обращением к ближайшей истории и сравнительным анализом. Возможно, не со всем можно соглашаться в этой статье, но то, что она полезна современным критикам и поднимает очень много проблем в литературном современном процессе — это несомненно. Автором проделана огромная работа и это стоит великого уважения.

Александр Новиков

***

Прежде чем говорить о современном состоянии литературной критики, необходимо оглянуться назад и проследить ее путь на протяжении последних десятилетий, поскольку корни многих явлений — в прошлом.

В советское время достаточно высокий уровень критики задавался высочайшим уровнем художественной литературы, анализом которой занималась критика, а также развитым литературоведением. Сегодня нам преподносят как последнее слово в науке изыскания каких-нибудь французских теоретиков литературы, хотя это зады того, что разработали советские исследователи еще в 60-х гг. XX века. Многие критики одновременно являлись и крупными учеными-филологами: в России — В.Кожинов, И. Золотусский, Л.Анненский, В. Бондаренко, в Беларуси — И.Науменко, В.Коваленко, А.Адамович, О.Лойко, В.Гниломедов, С.Лавшук, М.Мушинский, В.Журавлев, Д.Бугаёв, М.Тычино. При этом многие из названных белорусов — сами авторы значимых художественных произведений. Соединение в одном лице писателя и критика характерно и для русской литературы: едва ли не каждый пятый писатель в XIX и XX вв. выступал в качестве критика.

Сегодня стало хорошим тоном пенять советской критике ее «страшными грехами» — работе по партийной указке, марксистским мышлением, участием в цензурных акциях и т.д. Однако не все так однозначно-ужасно, как стремятся ныне представить. Во-первых, начиная с 60-х гг. литературоведы и критики, многие из которых просто хорошо умели держать нос по ветру, все же в известной степени чувствовали себя достаточно автономными; во-вторых, марксизм — не самая плохая база для исследовательской мысли, у него был мощный объяснительный потенциал, хотя бы в части детерминирования литературных явлений явлениями действительности (к тому же заклинания о верности марксизму-ленинизму в работах — всего только этикетные формулы, не более того); в-третьих, все познается в сравнении — тогдашняя политическая цензура, как и агитпроп, кажутся детским лепетом по сравнению с нынешней тотальной наркотизацией населения через СМИ и с теперешней цензурой экономической, гораздо более жестокой и беспощадной, чем политическая советская, а также и с лукавой политкорректностью — собственно, жестким самоограничением пишущего человека, а по существу, той же цензурой.

В целом — в рамках тех требований, которые задавала эпоха, — советская критика соотносилась с уровнем эстетики и более-менее успешно участвовала в литературном процессе, если говорить о «патриотизме как последнем прибежище негодяев», трактуемым совершенно в противоположном исходному смысле, установился буквально террор крикливых и агрессивных демагогов, умудрявшихся держать в повиновении ранее сплоченных общим делом людей. У честных деморализованных тружеников наступил психологический шок. Как показали дальнейшие события, в их подготовке шок для интеллектуалов (а они-то и читали критику) был так же необходим, как политическая и всяческая другая «клубничка» для бездумных обывателей. Кроме того, хлёсткие афоризмы своей гипнотизирующей категоричностью хорошо подготовили публику к будущему управлению через СМИ молчаливого большинства активным и говорливым меньшинством.

Постоянные (всему должна быть мера) разговоры о свободе и правах человека также деморализовали общество. Именно с тех пор концепция «прав человека» стала тем жупелом, которым побивают всех неугодных, вплоть до президентов. При этом «забота» о «правах человека» удивительным образом сочетается с утратой настоящего гуманистического отношения к конкретному человеку, с презрением богатых и властных к простым труженикам. Человек перестал быть мерой всех вещей. Одновременно утрачивался интерес к личности и ее уникальному духовному миру в литературе и соответственно в критике. Если представители белорусской академическо-университетской школы еще о психологическом анализе в своих работах говорят, то молодых критиков психология волнует в основном в плане патологии. Тем более не изучается национальный характер, специфика мышления и особенности национального видения мира героями произведений, отличительные особенности национального нравственного и эстетического идеала. Такие понятия из критики сегодня исчезли, хотя еще в 80-е и даже в 90-е «национальным характером» в силу определенных причин — критики занимались.

Продолжая разговор о генезисе современных явлений в критике, нельзя не отметить — как амбивалентность, — что в целом литературная критика 80-х — начала 90-х годов стала намного более, чем в предыдущий период, социологичной и философичной: литературное произведение для нее — лишь отправной пункт рассуждений о глобальных либо остро злободневных проблемах. Правда, раздавались голоса (например, Павла Ульяшева), что сама литература изменилась, стала основываться во многом на журналистике, публицистике, социологии. «Исчезло воображение. Расчет только на материал, на лично пережитое. Мало риска, неожиданной дерзости, художественных ухищрений». Герои такой литературы как бы постоянно выполняют некие заданные функции.

Вымысла, риска и дерзости и до сих пор не хватает, особенно белорусской литературе. Также и положительного героя, который мог бы стать примером для молодежи, как в советское время Павел Корчагин, гайдаровский Тимур или молодогвардейцы.

Вообще-то все закономерно: исчез энтузиазм в обществе, не стало великих проектов, объединяющей идеи — измельчала и литература. Политических событий происходило даже чересчур много, а вот ощущение историчности утратилось. Как будто вовсе не история делалась, а игрался трагифарс и одновременно великая драма.

Главное, начиная с 80-х гг. в литературе и критике стали утрачиваться художественные критерии, вся богатейшая словесная культура, на которой, начиная с А. Пушкина, В. Белинского, Я. Купалы. Я. Коласа, М. Богдановича, эти критерии основывались. Размывание принципов происходило через низвержение традиций, насаждение презрения к прежним поколениям литераторов, в том числе, а может быть, прежде всего — к классикам. В Беларуси широкую известность приобрело движение литературной молодежи «Тутэйшие», которое чрезвычайно активно, а чаще просто крикливо, боролось с «патриархальностью», «консерватизмом», «устаревшими» идеями старших коллег (правда, говоря объективно, из «Тутэйших» вышло несколько талантливых современных писателей -Андрей Федоренко, Олесь Наварич, Владимир Степан, уже умерший Анатолий Сыс).

Тогда всем казалось, что по закону диалектики отрицание предыдущих этапов в развитии литературы необходимо для ее обновления (так романтики отрицали классицистов). Но сегодня видно, что период отрицания затянулся, что постепенно разрушилась та естественная и закономерная связь, которая могла бы быть твердой опорой для дальнейших открытий и поисков. Опора ищется не в национальной традиции, а в зарубежной. Мария Шамякина отмечает: «Молодая белорусская литература в последнее время все больше уподобляется литературе зарубежной. Однако вряд ли нужно еще одно повторение зарубежной литературы. Лучше читать оригинальную, а из белорусской черпать знания о белорусе». Ее коллега, известный критик Лада Олейник, отмечает еще более тревожную тенденцию: «Сегодня стала модным порицать свое, национальное». Но нигилизм молодых литераторов имеет свой генезис и свою историю, корни которых — в цинизме, всеобщем отрицании 80-х гг.

В период «перестройки» проявились, кроме размывания критериев, и другие негативные тенденции, до этого глубоко таившиеся: принципы стали легко подменяться групповщиной, борьбой амбиций, на высоких идеях выстраивались многочисленные спекуляции, главной целью которых было сведение личных счетов. При том, что настоящие писатели честно работали и еще, кроме того, изо всех сил старались «держать удар», мужественно сопротивлялись энтропии, все большей хаотизации общества, упорно нащупывали реальные противоречия и «болевые точки» времени.

Однако с того момента, как А. Яковлев посадил в кресла главных редакторов крупнейших советских литературных журналов (где, собственно, и осуществляется литературный процесс) своих близких по духу людей, литературная борьба приняла не просто скандальный, а всесокрушающий характер. Положительным в ней было лишь обнажение ранее глубоко затаённого принципиального размежевания точек зрения по важнейшим вопросам общественной, духовной, экономической жизни. Однако обнажение разности взглядов не стало основой для корректного спора, как в XIX веке между западниками и славянофилами. Все трезвые призывы к демократическому, равноправному диалогу разбивались о стену осененной высоким покровительством группы литераторов, которая, наоборот, сеяла в обществе зерна раздора и вражды.

Публицистика и критика, которая сама становилась все более публицистичной, не вдохновляли человека на труд, не звали вперед, а предавали анафеме прошлое, сжигали мосты и все более колебали веру народа во все хорошее. Подмена понятий и критериев, уловки и подтасовки в то время стали законными для большинства российских, да и белорусских журналов. Например, на протяжении нескольких лет голосили и рвали на себе волосы по поводу «травли» в 60-е годы «Нового мира» и при этом сами изощренно и методично травили «Наш современник» и «Молодую гвардию» (о том, как в Беларуси уничтожали «Политический собеседник», стыдно вспоминать). Многие публикации, скажем, в «Огоньке» (главный редактор В.Коротич) носили сознательно провоцирующий характер — испытывали общественное мнение, готовя будущие потрясения. Откровенный цинизм, который так нравится нигилиствующему обывателю, объяснялся ощущением полной безнаказанности под люциферовым крылом всемогущего А. Яковлева, самого президента СССР М. Горбачева (а затем и президента России Б.Ельцина), а главное, мировой «демократии».

В атмосфере, как правило, однонаправленной уничтожающей критики (в России против патриотов, в Беларуси против просоветских писателей, в основном ветеранов) воспитывался тот цинизм и вседозволенность, которые после уничтожения СССР стали благодатной почвой для развития всяческих антизаконных, аморальных действий, воцарения в обществе бездуховности, потребительской идеологии, воинствующего прагматизма. В 1988 году тогда еще достаточно молодой, но отчаянно смелый критик Владимир Бондаренко, выступая на пленуме правления Союза писателей РСФСР, говорил: «Известный белорусский писатель Адамович называет свою родину Беларусь современной Вандеей. Виталий Коротич презрительно отзывается обо всей современной украинской культуре. Чувство Родины сознательно девальвируется. Долг перед Родиной отрицается уже с малых лет, к застойным отнесены все великие нравственные и гражданские понятия. Новоявленные «освободители» с помощью средств массовой информации хотят побыстрее избавить, прежде всего, подрастающее поколение от «тяжких оков совести», а уже такие понятия как «государственность» и «державность» вызывают у разных рассадиных и сарновых сердечные приступы».

Авторитетнейший литературовед Вадим Кожинов тогда же, в 1988 году, на страницах «Литературной газеты» писал: «Критика сейчас во многом превратилась в идеологическую или даже политическую публицистику. Но ведь и литература сегодня либо открыто идеологична, либо воспринимается главным образом в таком духе. <„.> Критика тех или иных негативных явлений прошлого не требует, сегодня ни мужества, ни особенных умственных усилий, ни высокой ответственности. Но критика должна обратиться к главным ценностям бытия и сознания».

Ряд известных литераторов особое внимание обращали именно на нравственно-этический аспект критики. Александр Байгушев, отвечая на анкету теоретико-литературного журнала «Вопросы литературы» (1988 г.), заметил: «Критика забыла, где амвон. Потеряла дорогу к храму, а, похоже, нашла дорогу на коммунальную кухню».

Другие мастера слова ратовали за сохранение критикой ее специфики. Ирина Ростовцева в 1989 году в тех же «Вопросах литературы» отмечала: «Уступка публицистичности — это подчас неумение критики справиться со своими проблемами, это потеря своего предмета исследования». Действительно, с того времени основной приметой значительной части критики и в России, и в Беларуси стала в лучшем случае эссеистичность, а часто просто болтовня обо всем и ни о чем.

В 1990 году в ответ на анкету журнала «Москва» хорошая поэтесса и она же — проницательный и страстный критик Татьяна Глушкова писала: «Основной тенденцией современного литературного процесса является крайняя политизация мышления. Публицистичность, прямая пропаганда идей, однозначная назидательность — род насилия над читателем. При тотальной политизации самого восприятия мира независимой некогда сферы чувств, критерий красоты вытесняется критерием пользы…>>>

Татьяна Шамякина

 БИОГРАФИЯ

ШАМЯКИНА Татьяна родилась в 1948 году в Минске. Дочь народного писателя Беларуси Ивана Шемякина. Окончила белорусско-русское отделение филологического факультета БГУ. Доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой белорусской литературы и культуры БГУ.

иван шамякин

Член Союза писателей Беларуси. Критик, литературовед, публицист, мемуарист, эссеист. Имеет около 400 публикаций самых разных жанров. Перевела на русский язык более 10 романов и повестей И. Шамякина. Автор учебников для базовой школы и вуза, имеет около десяти монографий и научно-популярных книг.

Круг поднятых в произведениях Т. Шамякиной проблем разнообразен: славянская мифология, китайская мифология, миф в СМИ, история мировой культуры, теория литературы. Пишет преимущественно по-белорусски.

Награждена медалью им. Ф. Скорины (2007 г.).