"…насуперак таму злому і дрэннаму"
ПАД ЗОРКАЙ КАХАННЯ – так называется новая книга серии “Вера. Надзея. Любоў” издательства “Мастацкая літаратура”. Серия основана в 2007 году, это уже восьмой сборник современной прозы белорусских писателей. Как уверяют составители сборника, любовь – главная тема, которая объединила под одной обложкой писателей разных поколений. В книгу вошли произведения двадцати шести авторов.
Начала читать тех, чье творчество мне знакомо по предыдущим произведениям.
Есть авторские удачи, как короткая юмористическая новелла А.Зэкова «Руды кот», уже ранее опубликованные в журналах рассказы А.Андреева, Т.Бунта, З.Дудюк, сборник представлен и молодыми авторами, которые делают первые шаги в прозе. В их текстах чувствуется большая концентрация любви, ловлю себя на мысли – скопление столь похожих чувств под одной книжной обложкой – требует какого-то переключения.
В сборник вошли произведения трех гродненских авторов, все женщины – Лины Богдановой, Людмилы Кебич, Ирины Шатырёнок. Сама же о себе не буду писать, подожду, может кто-то и черкнет рецензию.
Решила остановиться на рассказе Л.Кебич «Яблыня». Не подумайте, что пристрастна. Выделила его из ряда других рассказов сборника, как откровенно слабый и неудачный.
“…насуперак таму злому і дрэннаму”
Коротко, о чем сюжет. Главный герой мальчик-подросток Витька. “Але Віцька, хоць і быў паслухмяным хлопчыкам і стараўся не прыносіць бацькам непрыемнасцей…”. Что ж перед нами, хороший, послушный мальчик. В четырех главках он еще Витька, с пятой – Виктор Александрович, ему уже пятьдесят, и его юбилей отмечает родня. Метафорически в жизни главного героя рассказа присутствует яблоня, автор особо подчеркивает этот момент. Почему? Ответ читается здесь.
“Што гэта? – часам задумваўся ён, – сімвал жыцця стойкасці чалавека наогул ці яго ўласны? Неабходнасць бачыць перад сабой штодзённа гэтую прыгожую гонкую яблыню ў якасці неўміручага напаміну пра светлае дзяцінства насуперак таму злому і дрэннаму, што з ім адбылося ў жыцці?”
Высокие рассуждения героя должны убедить читателя в торжестве добра, справедливости, хотя в жизни часто слова и дела, мечты и реальность далеки от идеала, жизнь вообще не совершенна. Как раз наоборот, часто и неоспоримо торжествует зло, зависть, подлость и коварство во всех ее проявлениях.
Кстати, цитата из внутреннего монолога Виктора Александровича не убедительна, высокие рассуждения автор обращает к нам, непонятливым читателям, “неўміручы напамін” больше напоминает рекламный слоган с обвертки какого-то продукта. Внутренняя жизнь любого человека закрыта от посторонних глаз, он может быть предельно откровенным перед собой, не церемониться и ничего не бояться, как правило такие монологи пишутся эмоционально искренне, находятся в лексиконе обычные, тихие слова, где нет места патетике и пафосу. Ими движет внутренняя сила и энергия убеждения, смысловую значимость, динамику усиливает активная неправильность расстановки слов, что придает фразам особую стилистическую окрашенность.
Давно, еще в детстве, мальчик жил в доме, где под его окнами росла яблоня, но дерево спилили, потом он вырастет, сам посадит целый яблоневый сад.
Представьте себе: ночью в городской двор, где тесно припаркованы друг к другу машины, кто-то вышел с пилой и начал пилить по крепкому дереву, что доросло до второго этажа дома. В ночной тишине раздается шум пилы, скрип ствола, шум ветвей, удары падающего на землю тяжелого дерева. Как поступят в таком случае жители спящего многоквартирного дома? Будут дальше спать-почивать или, разбуженные варварским звуком пилы, начнут открывать окна, выглядывать во двор, возмущенно кричать, кто-то обязательно крикнет: “Вызову милицию!” или “Обнаглели, спать не дают!” И обязательно вызовет. Гулкое эхо голосов затихнет, растворится в теплом летнем воздухе.
Теперь другой вопрос: можно ли незаметно спилить старую высокую яблоню в том же многолюдном городском дворе? Это не палку об колено переломать. Если все жильцы вдруг будут спать каким-то непробудным сном, то кто их знает?
Со мной можно поспорить: еще как спилят, сегодня пошел такой люд… эти спилят, еще как… никто не заступится…
Свои нудные рассуждения затеяла не как управдом или участковый милиционер, а все-таки как читатель, который анализирует художественный текст рассказа Л.Кебич «Яблыня». Автор привязал свой сюжет к конкретному месту – улица Комарова в Гродно, я сама живу недалеко, всего в двух кварталах от улицы Комарова. Тот район известен своими рабочими общежитиями и панельными хрущевками, которые строились еще в 60-70-е годы прошлого века.
Рядом построили огромную хлопкопрядильную фабрику. Рассказывали, что закупили оборудование в Голландии, у капиталистов оно к тому времени уже устарело, но сделка оказалась взаимовыгодной.
На фабрику требовались рабочие руки. В Гродно потянулись из деревень тысячи молодых девушек, они осваивали профессии прядильщиц, мотальщиц, чесальщиц. Фабрика работала круглосуточно. Через весь Союз на запад из далеких республик Азии поездами везли хлопковое сырье.
С самого начала женское производство в Гродно разместили неудачно, в городе никогда не было военных училищ, угольных шахт и всего такого, где сконцентрировано много мужчин. Сложился демографический перекос – нехватка холостых парней. Девчонки постарели, многие так и не вышли замуж, не создали своих семей, сегодня наблюдается обратная ситуация – постаревшие прядильщицы-пенсионерки возвращаются в родительские деревенские дома, заброшенные и пустые, как зимние птичьи гнезда, откуда они когда-то уехали.
Наверное, в одном из таких домов-хрущоб и жили угрюмые дед и бабка по фамилии Пугач, которых так недолюбливали соседи. Пугачи были нелюдимы, ни с кем не дружили, жили замкнуто, а мальчик Витька их даже побаивался. Много лет назад старики посадили под своими окнами ту самую яблоню. Ничего удивительного в их поступке нет. Хорошее и обычное дело. Даже у самого последнего негодяя есть сердце, оно помнит все краткие мгновения добра, что случались в его жизни.
Вчерашним деревенским людям хотелось превратить голый двор в зеленый, чтобы весной видеть как бело-розовым цветом распускается яблонька, как гудят в ее ветвях золотые пчелы и шмели. Осенью собрать урожай, угостить сочными яблоками с румяными боками соседей и ребятню, пусть полакомятся. Летом под лавкой хорошо сидеть, тенисто и прохладно, а после обеда на южной стороне в комнате не так жарко. Примеру Пугачей последовали другие соседи, организовали субботник, посадили березы, клены, каштаны, кусты шиповника, разбили цветники. Но яблоня была одна.
С первых абзацев мне показалось, что сюжет завяжется вокруг этой одинокой пары стариков. Наверное, они тоже ходили через дорогу, работали на хлопкопрядильной фабрике, почему бы и нет. Приехали в город из деревни молодыми, полными надежд на будущее. Гриша Пугач устроился в цех ремонтником, обслуживал станки, был нарасхват. Летом в цехах стояла невероятная жара, металл накалялся, плюнь – зашипит, как на горячей сковородке, кондиционеров тогда еще не было, воздух душный, тяжелый, наполненный хлопковой пылью. Девчонки бегали вдоль станков мокрые до трусов, на голом теле – рабочие халаты. Выдержать всю смену на ногах могли только выносливые, но деревенские девочки с детства привыкли к тяжелой работе в колхозе, справлялись, вечером чуть живые приползали в комнаты общежития, без сил валились на кровати.
Это сейчас Геля – старуха, выработанная, с узловатыми темными руками, с синими, вздутыми венами от хронического варикоза, все ее силы, молодость, здоровье осталось в фабричном цеху, а тогда…
Геля была веселой хохотушкой, засматривалась на Гришку, угощала его увесистыми бутербродами, она как-то по особенному завязывала косынку, из концов получался смешной бантик на боку, Геля смеялась и бантик на голове дрожал, подрагивал, покачиваясь в такт ее заливистому хохоту. Гришу тянуло к девчонке-хохотушке, подойдет к станку Гели, что-то подкрутит, смажет масленкой, девушка улыбается ему в ответ. Григорию нравилась ее тонкая шея, от ее кожи шел слабый запах сирени. Почему в августе пахнет сиренью? Потом узнал, что Геля – редкая чистюля, коробками покупает туалетное мыло “Сирень”, ее одежда, постельное белье, аккуратно переложенное в шкафу кусками мыла, ее руки, волосы, все пахнет свежестью, напоминает весну, речные берега, влажный весенний воздух, родную деревню...
Мне можно и дальше придумывать жизнь Гриши и Гели, которые по воле автора превратились в злобных стариков. Все мы когда-нибудь будем стариками, больными, одинокими, не всегда счастливыми.
У мальчика – “добрая Віцькава мама”. На этой фразе остановлюсь особо. Часто начинающие писатели стараются ввести в текст неоправданно много прилагательных, как будто от слов “красивый”, “добрый”, “умный” человек станет красивее, добрее, умнее. Не станет.
Эпитет-прилагательное тогда хорош, когда неповторим, аппетитен и сочен.
Например, «деревянная палка» – не эпитет, здесь нет художественного определения, но «деревянное лицо» – уже эпитет, создан запоминающийся образ.
У Л.Кебич такие “дополнительные” слова обычные, избитые, не прибавят и не убавят весомости характера, не сделают его художественно более выразительным и ярким. Здесь включаются другие механизмы – сила и талант автора, способность обычные слова превращать в живую энергию чувств, подмечать странное, редкое, необычное, вставлять не избитые выражения, а искать новизну, от чего текст наполнится свежестью. Если такой природной одаренности у писателя нет, как и нет труда напряженно искать точные художественные средства, работать над словом, фразы останутся пустыми, бесчувственными и будут разлетаться как выпотрошенная шелуха от семечек.
Фраза “добрая мама” станет убедительной, если автор сплетет некий узор, нарисует нам психологически живой образ, используя новые, свежие метафоры, сравнения, характерные именно для этого героя. Но автор рассказа не дает своим героям точных психологических характеристик, от чего лишает читателя экспрессивно-образных метафор, обедняя тем самым все повествование.
К примеру, у моего любимого писателя Ю.Нагибина, виртуозного стилиста изысканный стиль, он щедро пользуется всеми лексическими изобразительно-выразительными средствами – тропами: метафорами, сравнениями, эпитетами и др.
Квасник сделал такое глубокомысленное лицо, что стало ясно: он не понял, о чем идет речь.
Темные волосы девушки влажно облепили шею, а на прядях, обрамлявших маленькое, смуглое лицо, серебрились капли. От нее веяло речной свежестью.
Затем из двери выглянул кто-то, длинный, худющий, с морщинистым серьезным лицом, в шляпе горшком, украшенной цветами и куриным пухом.
Катюша Маслова Л.Толстого из романа “Воскресение” на всю жизнь запоминается своими живыми глазами, они у нее «черные, как мокрая смородина».
Но вернусь к нашему повествованию. “…нехта ноччу спілаваў яблыню. Пад балконам сабраўся ўвесь дом”.
Не верю. Как не верю, что мальчик Витька “…плакаў сапраўднымі слязьмі…”
А можно ли плакать не настоящими слезами? Наверное, в какой-то другой ситуации можно, но не в нашей. «Настоящие слезы» еще надо оправдать, иначе все это вызывает сомнение в правдивости изложения.
Мало того, старики Пугачы, которые когда-то давно посадили у себя под окнами ту яблоню, заподозрили в акте ночного вандализма ни кого-нибудь из взрослых, а послушного соседского мальчика Витьку.
Старики подкараулили его в темном подъезде и совершили над ребенком самосуд.
“Яны (Пугачы) амаль не выходзілі з кватэры, затаілі злосць на ўвесь свет, на ўсіх людзей. Яны праглі помсты”.
“…нехта моцна рэзка і балюча схапіў яго за руку, наваліўся ўсім целам і кінуў хлопчыка на лесвіцу…, як яго пачалі біць па чым патрапляла, лупцаваць яго дзіцячае цела, і тая жа моцная рука ўпілася ў яго горла. Віцька пазнаў іх – гэта былі дзед і баба Пугач”.
У автора получились не сложные образы людей, на глазах которых рос соседский мальчик Витька, а какие-то лютые и мстительные упыри, которые чуть не задушили мальчика.
Герои рассказа должны быть жизненно достоверными, иначе читатель не поверит пустопорожним словам. Надо помнить, какое значительное место в небольшом по объему рассказе принадлежит художественным деталям, прописанию индивидуальных портретов героев, но автор не хочет, а скорее не может живописать так, чтобы рассказ зазвучал, задышал, наполнился красками, звуками, запахами, самой жизнью.
После произошедшего ночью в подъезде, подросток заболел (автор настойчиво убеждает читателя, что именно после того злосчастного нападения), вырос, но в армию из-за болезни горла его не взяли, потом Виктор Александрович лечился, самостоятельно поборол свою болезнь, посадил яблоневый сад и справил пятидесятилетний юбилей. Яблоня по задумке автора – образ жизни.
Рассказ заканчивается обильным застольем родственников и “…шчырымі авацыямі”.
“Мужны, прыгожы і вельмі здатны чалавек толькі развёў рукамі, сарамліва абвёўшы позіркам прысутных сваякоў. Яны адказалі на гэты шчаслівы позірк… шчырымі авацыямі”.
Излишняя надуманность, притягивание болезни героя, как главного аргумента, как и приукрашивание, сахаристость и “овации” делают рассказ не убедительным. Здесь тот самый пресловутый разрыв между “хочу” и “могу”. Авторское “хочу” не совпадает с реализацией профессионального “могу”. “Овации” – каким-то образом подчеркнули всего лишь театральность, шоу, показуху, чем так грешит автор. Не это ли является фирменным стилем Л.Кебич? Овации там, где их не должно быть, жизнь – не театральная сцена.
Но художественная реальность тем и хороша, что может увеличить, приблизить к нам скуку, опустошенность, мещанское бытие героев, погрузив человека в кипящий от страстей ад с его маленькими и большими трагедиями. Здесь очень важно с какой оптикой подходит автор к изучению темы.
Умная, вдумчивая проза вряд ли соответствует для громкого декларирования и массовки. Хочу напомнить автору, что кроме жизненной правды существует еще и художественная правда, такое удачное сочетание с ярким художественным языком, как правило, рождает образцы настоящей литературы, отсутствие хотя бы одного из элементов являет собой жалкое подобие.
Процитирую из книги авторитетного критика Сергея Чупринина «Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям»:
«Что, разумеется, тоже раздражает критиков – особенно, когда они обнаруживают, что за исповедями и проповедями сыновей века (а также его дочерей) не стоит не то что правда, но и самое элементарное знание окружающей действительности.
«Я вижу проблему в том, – сердится Михаил Золотоносов, – что пишут просто ни о чем, потому что ничего не знают о реальной жизни. ‹…› Писатели смотрят телевизор, а там ложь, препарированная информация, создающая придуманный образ ситуации. Но именно это становится основой миропонимания наших писателей».
Возникает вопрос – зачем уже немолодой автор наступает на одни и те же грабли, пишет по-прежнему так неуклюже, откровенно плохо, топорно и главное не талантливо? На что надеется? Что вдруг придет особое мастерство и стиль? После стольких неудачных проб уже не придет. Тогда что? Усиленно напирает на белорусский язык, но в данном случае это скорее напоминает спекуляцию родным языком. В такого рода слабой назидательной прозе уже ничего не поможет, даже белорусский язык. К сожалению, он не выправляет ситуацию, а наоборот, усиливает творческую беспомощность автора.
В качественной талантливой прозе важна суть, ее смыслы, открытые, подводные и тайные, то послание, которое автор несет обществу, читателям, оплаченное собственными потерями и открытиями, душевной смутой, сердечными ранами и поисками ответов – почему в мире так много зла, а не добра, и почему зло так легко объединяется, а добро молчит, согнанное с главных маршрутов жизни на жалкую обочину. Но такие поиски нравственных ответов современности в состоянии транслировать в тексты не все писатели, но избранные, перед избранными страдальцами встают нравственные проблемы выбора, иначе их ждет поражение.
Художественная проза – не пустая игра со словами, даже попытка писать на родном языке, развращает и самого автора, и главное, читателя, который начинает привыкать к такого рода никчемным текстам, не оплаченным ничем. Мучительная цена страданий, поражений, духовного роста писателя, взаимоотношения его как с собственными героями, так и с читателями, должны быть убедительны и правдивы.
Как здесь не обратиться к последним высказываниям Светланы Алексиевич, с чем согласна – поддержу. На себе прочувствовала и неоднократно, когда говорят при тебе, о тебе – ты русскоязычная белорусская пісьменніца – значит не “сапраўдная”, не “наша”. Сам смысл выхолащивается, у таких особо рьяных остается одно – поклонение языку, есть в том что-то шаманское, языческое и агрессивное.
Много читала всякой современной макулатуры, что и главное как пишут некоторые беларускоязычные авторы вызывает негодование и несогласие. Как примитивно, беспомощно, поверхностно, но туда же, с заявкой на литературу.
«Нужно вылезать из этого белорусскоязычного окопа и быть открытым миру. Это дискуссия свидетельствует о закрытости белорусскоязычной среды. Она маленькая, болезненная, амбициозная, и если так будет себя вести, то никогда не будет воспринята обществом».
Чтобы написать современный отечественный шедевр, мало оборачиваться назад, не слышать, не видеть, отгородиться от всего мира и расхваливать исключительно свое, специфическое и неповторимое. Надо еще учиться быть подвижным, переменчивым, учиться новому, а не молиться застывшим раз и навсегда формам, отбирать все самое лучшее у других, пересаживая и перерабатывая лучшее на свою национальную почву.
Даже первые шаги в прозе многозначительны, трудны, откровенны, несут какой-то свой знак, оставляют вопросы и сомнения. Трудно ошибиться в таланте начинающего писателя. Ему можно простить много подражательства и копирования у других, но свой авторский индивидуальный стиль сразу прорежется, будет заявлен и заметен среди других, дальше будет развиваться, совершенствуясь и выдвигаясь вперед.
Если этого нет, в чем я постаралась убедить читателя, то зачем и начинать опыты, ошибочно принимая мучительные занятия прозой за какой-то театральный балаган с дешевыми овациями.
Ирина Шатырёнок.
