ЛитКритика.by

Групповой портрет на фоне памятника тщеславию

---

 

Групповой портрет на фоне памятника тщеславию

                                                                                                       Я памятник себе воздвиг нерукотворный…

 

А. Пушкин

                                                                                                       Молчи, скрывайся и таи…

                                                                                              Ф. Тютчев

 

С возрастом стал все больше задумываться, что же привело меня в поэзию, почему чтение стихов любимых поэтов стало для меня отдушиной, радостью, спасением в жизни, что, сам того не замечая, с годами только усложнял?

 

Стихи я начал читать и воспринимать лет в 12-13. Первым, кто меня восхитил, кого принял всем сердцем, был Есенин. Спустя год, а то и менее, юную мою душу очмурил, да-да, именно так, Александр Блок. Конечно, читал я (поверхностно знал) не только Есенина, Блока, но и Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета… Маленько позже взялся за советскую поэзию. Тут уже пошло-поехало без разбора. Мешками таскал домой, правильнее сказать, в сарай книги, журналы, подшивки газет из другого сарая – того, что стоял на школьном дворе и куда сваливали макулатуру, принесенную школьниками. Как сейчас, помню стихи в «Чырвонай змене», подписанные Яўг. Крупенька. Я уже тогда отмечал для себя примерно следующее: под Евтушенко подстраивается. Последний любил поиграть со своими именем-фамилией. Помню и то, как гонял меня батька: нэсы гэтэ смитте, дэ взяу, щэ милицыя прыйдэ…

 

Надо сказать, что я и относил. Вечером в потемках пробирался в проделанный мною же лаз, сваливал свое уже употребленное богатство, но… набивал мешок новыми пачками и кипами газет и журналов. Разумеется, относил обратно не все, кое-что оставлял и себе. Понятно –  то, что понравилось, когда читал. Хорошо, если это были книги, правильнее сказать, сборники стихов, а газеты и журналы приходилось кромсать, вырезая особо понравившееся. К 15 годам я знал «на зубок» сотни стихотворений самых разных (!) поэтов. Как русских, так и белорусских. Тогда же стал покупать и первые книжки поэтов, как правило, издательств «Молодая гвардия» и «Беларусь». Кстати, по сей день помню обложки и названия некоторых из них – «Леснічоўка» Семашкевича, «Снежныя грамніцы» Янищиц, «Море мечты» Вл.Алехновича (этот автор куда-то бесследно выпал из моей памяти), «Дорога» Скобелева, «Восеньскія позвы» Камейшы, «Зямля-магніт» Федюковича... Помню и некоторые строчки из тех книг, хотя прошло почти полвека. Например, Юрки Голуба:

 

Вясковае вяселле,

Было яно тады,

Як на платах вiселi

Захмелена сады.

 

…Вясковае вяселле,

Каб сон ды ў перасон,

Не холадна на сене,

Калi для дзьвух персон…

 

Запомнилось, скорее всего, потому, что ПОДОБНОЕ трудно представлялось НАПЕЧАТАННЫМ пацаненку из провинции: сегодня бы это назвали поэтической эротикой.

 

И так вот у меня было лет до 23-25 – читал все подряд, все воспринимал и принимал. Более других ценил шумевших тогда Евтушенко, Вознесенского, с превеликим почтением относился к фронтовикам Винокурову, Ваншенкину, Самойлову, Слуцкому, правда, из «поэтов военного поколения» более других ценил Межирова. А вот самого популярного в те годы, особенно среди девушек Асадова, не любил. Наверно, за слащавость – я-то был до мозга костей из пролетариев, а если точнее, из окраинной шпаны. К годам  30 или маленько больше, как отрезало! Ни Евтушенко, ни тем паче Вознесенский, ни большинство белорусских стихотворцев, вроде Бородулина и Буравкина, просто перестал воспринимать! Да и читать…

 

Уже тогда я выделил для себя так называемую ТИХУЮ  ЛИРИКУ. Нет, воспринимал и даже с интересом читал и, так сказать, новаторов. В белорусской поэзии для меня таковыми были Вертинский, Навроцкий, молодые Розанов, Некляев, Пашков… Кстати, до сих пор не могу понять, ЧТО многие белорусские стихотворцы, литераторы вообще, находят в стихах Бородулина или того же Розанова, правда, позднего? Убей, не понимаю, не дохожу ни умом, ни сердцем, что ТАКОГО, например, в этих бородулинских строчках, а их всё цитируют и цитируют:

 

Трэба ў вёсцы бываць часцей,

Трэба ў вёсцы бываць не госцем,

Каб душою не ачарсцвець,

Каб святое не страцiць штосьцi?..

 

Может, потому, что я НЕ з вёскi?.. Но вот же легко воспринял и до сих пор (!) помню строчки Юрки Голуба про вясковае вяселле. Помню, но главное, люблю и многое другое в творчестве белорусских поэтов, в том числе и воспевающее вёску. А что до стихов подобного (назидательного) плана, то они, как никакие другие, требуют конкретики, точности. Например:

 

Не позволяй душе лениться!

Чтоб в ступе воду не толочь,

Душа обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь!

 

(Н. Заболоцкий).

 

Как говорится, коротко и ясно! Тут даже знаки препинания, что называется, говорящие. А то же утверждение «трэба дома бываць часцей, трэба дома бываць не госцем», ничего конкретного не несет по одной простой причине: можно ни разу надолго не выезжая из дома (вёскi), оставаться черствым и глухим, как к самой вёске, так и к людям ее. И таких примеров, увы, более чем достаточно.

 

К слову сказать, Рыгор Иванович Бородулин, царство небесное, был как раз из тех, кто умел потребовать, особенно – для себя. И, что весьма важно, получить! И получил сполна: что ни написал – все издал! В том числе и прижизненное собрание сочинений. Был не раз премирован, награжден, обласкан властью, вниманием коллег… Что и говорить, завидная судьба! Потому, скорее всего, столько у него последователей, кто с этим самым ТРЭБА идет по жизни, выкатив грудь колесом – Абламейка, Аксак, Орлов, Бахарэвич, Бутэвич, Беляцкий… Всех и не упомнишь – имя им легион.

 

Как ни прискорбно, в Союзе писателей Беларуси, да простят меня за тавтологию, писателей такого пошиба то же более чем достаточно. Имею в виду идущих по жизни под девизом «ТРЭБА!» И трэба, как вы правильно подумали, не общему делу, и тем более это трэба меньше всего касается самого творчества, а трэба лично им – должностей, изданий, премий, наград... И, что также весьма характерно, аппетиты наших требовательщиков растут по восходящей. Ну и самое интересное, круг этих самых требовальщиков и потребителей, по сути, не меняется. Как и методы достижения цели. Они все те же. Иной раз просто поражаешься, вроде инженеры человеческих душ, но при этом – непроходимое невежество, дремучая наглость, нахрапистость, наушничанье, лживая услужливость, лицемерие, интриганство…

 

Хотелось еще порассуждать о том, о сем из писательской жизни, но больше, конечно, о поэзии, о поэтах, о литературном творчестве. Ведь помню сотни имен и стихов, правда, последние теперь все больше отрывочно, а что-то и вовсе одной-двумя строками. Но люди сведущие понимают, как это важно, чтобы тебя помнили хотя бы одной строкой. Кстати, вопрос на засыпку: «жизнь прожить – не поле перейти» – это строчка Пастернака, или он использовал народную мудрость (пословицу)? Стихотворение, если кто запамятовал, куда как известное, по крайней мере, до сих пор цитируемое – «Гамлет». Концовка этого стихотворения просто гениальная! Да и все стихотворение сильное…

 

И, бесшабашный, пойму:

Жить я совсем не умею…

Время авансов прошло,

Желтое время поблажек.

Жизнь – это, брат, ремесло,

Что не прощает промашек.

 

Или вот:

 

Занавешена дорога снегом,

Память окликают поезда.

Дайте надышаться сердцу небом,

Этим небом вечным! Навсегда.

Дайте вдох предзимнего покоя,

Пусть течет неспешный снегопад

Надо мной, над вами, над землею,

Над тоской кладбищенских оград…

 

И понятней станут, и дороже

И земля, и люди на земле

В этот час, на этой вот дороге,

В двух шагах от осени к зиме.

 

Увы, увы… Печатать это не хотели: возвращали, как якобы несовершенное, далекое от того, что печатают «Знамя юности», «Неман»… Я соглашался с этим, но… Не понимал. Изводился, доводил себя до белого каления. Слава Богу, не до крайностей. Хотя…

 

Хотя, стихи эти «Неман» все же опубликует: первое стихотворкение – в мае 1987 года, а второе – спустя год, в октябре или ноябре. Первое – в небольшой подборке, а второе – одно, или в паре с каким-то другим стихотворением, уже и не вспомню.

 

А году в 1977-м как-то само собой, как чаще всего у меня и бывало, экспромтом родилось такое стихотворение:

 

Меня учили: меньше думай,

Побольше ешь и в меру пей.

Ну, что с того, что очень умный,

Ты будь проворней и хитрей.

Потом корили: слишком волен

И романтичен, как дурак.

А я живу, что ветер в поле

И, в общем, счастлив. Вам бы так…

 

Такое, понятное дело, напечатать по тем временам было не просто. А такому, как я и вовсе невозможно. Правда, в конце концов, напечатали и это стихотворение – спустя 14 лет в моем втором сборнике «Круг аистиный». Увы, это уже было неактуально и неинтересно – ни читателю, его у стихов уже практически не осталось, ни для меня…

 

А теперь – о главном, о том, ради чего в принципе и пишу эти заметки.

 

В белорусском комсомоле, а потом в минсельгасе лет 20, а то и 30 протирал (а может, и сейчас протирает) штаны недавний агроном, по всему видать, из тех самых – первых и незаменимых там, где ничего конкретного делать не надо. Но, как обычно в таких случаях бывает, совершеннейший дилетант, «случайный мальчик», одно что шустрый, если не сказать больше. Что он там, в комсомоле и минсельхозе, делал, сказать не берусь. Скорее всего, дурака валял. И вот, чтобы как-то убить время строчил стишки. Думаю, вряд ли бы об этом (и о нем) кто-то узнал, стругай он в удовольствие для себя, забавляя товарищей по работе, а дома жену и детей. Но он возьми, да и пойди по редакциям и – ну печататься! И так стал плодить публикации, книги и, соответственно, стихи, как, наверно, и клопы не плодятся!.. Что ни год – книжка, а то и две книжки стихов! Так у нас тогда только классика Максима Танка издавали. Ну, еще Бородулина с Буравкиным. И, быть может, Гилевича… А тут какой-то комсомольский агроном?.. Мало того, вскоре его и в Москве стали печатать в переводах на русский и даже отдельной книгой издали. А через несколько лет за две книжки в Минске ему премию присудили – комсомольскую. Конечно, это тебе не госпремия, но и комсомольская по тем временам – будь здоров, премия была! Кстати сказать, почти все белорусские литпередовики были удостоены комсомольской премии – те же Бородулин с Буравкиным, Некляев с Алексиевич… Впрочем, ладно, а то отвлекаюсь. А «вершиной творческой деятельности» этого ударника от, да простят меня селяне, аграрно-комсомольской поэзии стал «Вянок вянкоў санетаў». Я о подобном, а было мне уже где-то под 40 и из них две трети жизни я вовсю читал и сам писал, слыхом не слыхивал, пока не увидел этот самый «Вянок вянкоў…» Да, сей поэт от АГРАПРАМЫСЛОВАСЦІ, что особенно интересно, ни разу не был замечен ни среди белорусской богемы, ни среди передовиков литературного процесса.

 

Ну, первое легко объяснимо. А второе? Трудно и сообразить. Может, не считал нужным, сам сидел «круто», а может, «передовики» не подпускали к себе этого ударника поэтического цеха? Но в Союзе писателей он состоял, это я помню точно. Как знаю точно и то, что имя его вот уже лет 10, если не больше, пропало со страниц литературных изданий, не видать и книг его. Оно и правда, писать ноне стихи особого приварку не снимешь. Да и что мог, этот ушлый сочинитель  виршей поиметь: кроме комсомольской премии, оказывается, умудрился урвать еще и премию Белсофпрофа. А после 1991-го «развального» года, когда стало возможным плодиться книгами не за счет «спонсориздата», в литературу двинули все, кому не лень. Особенно, с позволения сказать, в поэзию. Как правило, это были в основном мужчины без ярких половых признаков и женщины пенсионного возраста, на заслуженном отдыхе вдруг возжелавшие «воздать должное главному человеческому чувству при помощи стихов». Ну а прозой, если можно так выразиться, решили «оправдать звание человека и гражданина» недавние чиновники разного ранга, отставные «силовики», бездарные газетчики и учителя, которых язык не поворачивается назвать педагогами…

 

«Вершину» своего творчества комсомольско-минсельгасовский поэт продемонстрировал граду и миру примерно тогда же, году в 90-м или 91-м, прошлого столетия. Может, годом позже, утверждать не берусь. Да сие и не главное. Короче говоря, этот беглый агроном, а по совместительству, как ему казалось, еще и инженер человеческих душ, на досуге, но, скорее всего, от безделья на службе, навалял… Нет, и подсчитать не берусь, но точно – приличную по объему стихотворную книгу. Все, как говорится, чика в чику – и ритм стихотворный, и рифма на месте! Понятно, что там за рифмы и, думаю, понятно, что там за смысл в этих сотнях стихотворных строк заложен был. Интереснее и куда важнее другое – для чего всё ЭТО строчилось, кому, зачем?.. Но – вот же, сумел!.. А потом еще и напечатал, издал отдельной книгой...

 

Помню, приходит ко мне на работу, а работал я тогда в пинской газете «Полесская правда» и готовил в ней литстраницу, местный стихотворец, по-моему, земляк или родственник этого министерского графомана, и вручает мне книжицу: «Во, Димка постарался! Самого Бородулина за пояс заткнул, первый в белорусской поэзии венок венков сонетов написал!..»

 

Видели бы вы в этот момент глаза того стихотворца…

 

Раскрыл я сборник… Нет, читать подобную вершаваную тягомотину я тогда уже не читал. Конечно, полистал книжку, попытался и вчитаться, и заставлял себя, как же, первый в белорусской поэзии венок венков… Тут невольно вспоминается другой «Вянок»…

 

Интересно, многие ли белорусские стихотворцы читали, но главное, ЧИТАЮТ Максима Богдановича?..

 

В то время моя теща жила в деревне. Она, наверно, по одной причине благодарна была моей страсти к чтению: проблем с растопкой у нее не было…

 

Так вот, на фоне этого нерукотворного памятника человеческой глупости, болезненного тщеславия, отъявленной графомании и примитивизма, не только Виктор Шнип со Шнип-Рублевской или, к примеру, Михась Башлаков с профессором Шабовичам выглядят ВЫДАТНЫМI ПАЭТАМI, но и, скажем, человек, стихи которого я читаю не меньше 40 лет, а так ни одной строчки и не запомнил, хотя имя его помню с первого знакомства с ним на страницах то ли «Чырвонкi», то ли «Сельской газеты» – Анатоль Зэкаў. Впрочем, вполне возможно, читал невнимательно…

 

А закончить эти заметки хочу тем, о чем не однажды уже писал и говорил: не важно, сколько вы написали, куда важнее – ЧТО написали. Вот яркий тому пример. Этого человека НИКТО никогда в среде белорусских литераторов не держал за поэта, хотя давным-давно, чуть ли не с самого детства, знали. Как рассказывал Казимир Камейша, он был племянником, да и рос в семье Петра Глебки. Кое-что этот человек и опубликовал, даже успел при жизни услышать песни на свои стихи – на Дне письменства в Борисове чуть не за воротник подвел меня: «Гэта на мае вершы песню выконваюць! Перад выкананнем абвесцілі: словы Пятра Ліпая!» – И, завидев другого знакомого, побежал к нему.

 

Так вот, не знаю когда и по какой причине, но однажды выдал Петро Липай, скорее всего, случайно две строчки, которые вроде и не стихи совсем, но которые, в отличие от выше поименного «Венка венков сонетов», уверен, еще долго будут помнить:

 

Не той паэт, кто пiша вершы,

А той паэт, хто вып’е першы…

 

Пейте, только головы не теряйте! Правда, как по мне, то лучше голову по пьянке потерять, чем рожая на свет белый стихотворную галиматью, вроде того «Венка венков…» и прочего, о чем не раз уже поминал ваш покорный слуга.

 

Валерий Гришковец

Февраль 2015