Если бы государствами правили поэты
Хотел было продолжить знакомство читателей с новыми поэтами из замечательной книги «Строфы века», как взгляд остановился на четвертой главе объемной вступительной статьи составителя сборника Евгения Евтушенко «Если бы государствами правили поэты». Она поразила меня. Поэт очень образно подал материал. Чего только стоит «певцы рычания тракторов и индустриального грохота».
Тут же представил: если бы нашей страной правил поэт Анатолий Аврутин. Не знаю, что со мной случилось: озноб, мурашки по коже, головокружение, недомогание, мелкая дрожь по всему телу… Симптомы всех болезней сразу. Несомненно, это реакция на сильный стресс. Слава богу, что этот «великий русский поэт» не будет никогда править нашей страной. Его удел – даже не пасквили, а пасквилишки, подобные тому, что он подал в «Росписатель» и его подхватили в СПБ. Интересно, что этот бесперспективный правитель заявил: «это нормальная публицистика, мог бы написать еще жестче». Т.е., еще больше разбавить ложью. И да – «скажи-таки спасибо, что я подписался, а мог бы выступить анонимно».
Е.Евтушенко подобрал очень интересную информацию. Литературная данность. Я не предполагал, что она настолько ужасна. Однако следует признать, что некоторые поэты достаточно объективны. Не все, подобно Маяковскому, переходят на личность. Считаю, Евгений Евтушенко незаслуженно заявил талантливого поэта Юрия Кузнецова «чемпионом геростратизма». Из-за чего? – «Кузнецов заявил, что существует лишь три типа женской поэзии: первый – рукоделие типа Ахматовой, второй – истерия типа Цветаевой, а третий – общий безликий тип». Замечательно! Можно ли возразить против такого определения?
Воистину чудесны мир поэзии и мир отношений поэтов. Удивительно и хорошо, что эти миры не пересекаемы… Предлагаю вашему вниманию, уважаемые читатели, полностью эту главу.
Алесь Новікаў
Несауалькойотль, тлатоани (титул индейского властителя, в переводе означающий
«тот, кто хорошо говорит») государства Тескоко племени акольхуа,
философ, поэт, музыкант и архитектор.
4. ЕСЛИ БЫ ГОСУДАРСТВАМИ ПРАВИЛИ ПОЭТЫ.
Напрасно романтические любители поэзии думают, что, если бы государствами руководили не политики, а поэты, мир стал бы раем. Боюсь, что мир находился бы в ежедневном состоянии мировой войны. Бунин, Гиппиус, Мережковский после поэмы «Двенадцать» называли Блока «продавшимся большевикам». Большевистские певцы рычания тракторов и индустриального грохота клеймили певца шелеста осенних листьев Есенина как «упадочного поэта». Трибун революции Маяковский однажды получил на выступлении записку с вопросом о стихах Гумилева, которого расстреляли как контрреволюционера: «Не считаете ли вы, что поэтическая форма у Гумилева все-таки хорошая?» В ответ на это Маяковский издевательски ответил: «И форма у него белогвардейская – с золотыми погонами». Есенина Маяковский назвал «коровою в перчатках лаечных». Есенин на это ответил таким определением Маяковского: «...Но он, их главный штабс-маляр, поет о пробках в Моссельпроме». Когда Маяковский застрелился, замечательный поэт-эмигрант Ходасевич, отличавшийся, однако, политической желчностью и нетерпимостью, даже некролог о великом поэте превратил в ядовитое издевательство. Набоков о Пастернаке высказывался с презрительной насмешливостью. Такой тончайший человек, как Георгий Адамович, высокомерно третировал Марину Цветаеву и только перед смертью покаялся перед ней в своем последнем стихотворении: «Все по случайности, все поневоле». В совсем недавнее время некоторые уехавшие из СССР на Запад писатели стали переносить раздражение эмигрантской нелегкой жизнью на неэмигрировавших коллег, обвиняя их во всех смертных грехах и пытаясь представить дело так, будто вся достойная русская литература – в эмиграции или в самиздате. Особенную ярость вызывали у таких эмигрантов те писатели, которые печатались и у себя, и за границей и, приезжая на Запад, пользовались вниманием газет, телевидения, издателей, читателей. К таким писателям пытались приклеить ярлыки «официальные», «придворные», намекали на то, что все они – агенты КГБ, устраивали пикетирование выступлений, а иногда прямые физические нападения на сцене. Единственно достойную позицию занял поэт-эмигрант Коржавин, напомнивший простую, но, к сожалению, забытую истину, что национальная литература есть понятие политически неделимое. Внутри эмиграции тоже были раздоры. Прекрасный поэт Бродский однажды не посоветовал американскому издательству печатать роман прекрасного писателя Аксенова, влюбленного с юности в его стихи. Аксенов в интервью немедленно заявил, что Бродский перестал быть прекрасен, стал невыносимо скучен, как Джамбул, – полусумасшедший-полухитрый седой казах-импровизатор, который сонно трясся по солончаковой степи на машине, полной вшей, и, увидев какую-нибудь засохшую кучу верблюжьего дерьма или ревматический саксаул, хватал свою домбру и вдохновенно начинал завывать, фиксируя все увиденное. Сравнение лауреата Нобелевской премии с завшивленным импровизатором Джамбулом, конечно, оскорбительно. Но разве сам Бродский был всегда этичен в своих оценках?
О господи, когда наконец мы поймем, что писатели не скаковые лошади на ипподроме, соревнующиеся за первое место, а лошади рабочие, тянущие в общей упряжке общую телегу – литературу! Когда мы наконец поймем, что все мы, поэты, болезненно самолюбивые, нетерпимые, гордо недооценивающие друг друга и переоценивающие сами себя, тем не менее одинаково драгоценны в сердцах преданных поклонников поэзии и давным-давно помирены читательской любовью к нам, как история давным-давно помирила ссорившихся при жизни Пастернака, Маяковского, Есенина. Когда наконец мы поймем, что все мы смертны, что нас не так уж много в человечестве и нам не может быть тесно на земном шаре?
Советская литературная жизнь порой, как эмигрантская, тоже напоминала террариум, где писатели жили, как вынужденные соседствовать змеи, сплетенные в один клубок. Имена одних поэтов в руках критиков (большинство из которых – несостоявшиеся поэты) порой превращались только в оружие, чтобы морально уничтожать других поэтов. Критик Кожинов пытался стереть с лица земли «поэтов-эстрадников», в число которых он включал меня, свистя в воздухе над нашими головами, как двумя японскими мечами, именами Рубцова и Соколова. Поэт Передреев написал геростратовскую статью о Пастернаке. Поэт Куняев перегеростратил его, ухитрившись оскорбить в своих статьях романтика Багрицкого, затем поэтов Кульчицкого, Когана, в ранней юности убитых на войне, и безвременно ушедшего Высоцкого. Но чемпионом геростратизма стал талантливый поэт Юрий Кузнецов, выступивший против поэтов Мартынова и Винокурова, которые дали ему рекомендацию в Союз писателей, а заодно и сразу против всех женщин, пишущих стихи. Кузнецов заявил, что существует лишь три типа женской поэзии: первый – рукоделие типа Ахматовой, второй – истерия типа Цветаевой, а третий – общий безликий тип. Итак, на отношение поэтов к другим поэтам при составлении этой антологии ориентироваться было невозможно.
Ориентироваться надо только на саму русскую поэзию, поставив ее выше политики и выше взаимоотношений самих поэтов.
Евгений Евтушенко,
«Строфы века», «От составителя»
